Фашистская диктатура, будучи крайне примитивным социальным субъектом, может существовать, выполняя одну из двух базовых задач: внутренний террор или внешняя агрессия.
Причина этого заключается в следующем. «Нормальное общество» состоит из социальных блоков: семья, группа (домен), профессиональная страта (цех), политическая партия, землячество и так далее. Нормой является упорядоченное движение общества в пределах этих социальных блоков, однако для самого общества упорядоченность, напротив, встречается редко и только в случаях, требующих мобилизации для решения социально значимого для всех вопроса.
Соответственно, управление нормальным социумом — это всегда балансировка интересов разных социальных блоков, колебание общества возле точки равновесия. Утрата социальных ориентиров, крах модели развития приводит к росту социальной энтропии (Ефремов называл это явление «инферно»). Рост инфернальности общества сопровождается его нагревом, то есть, распадом социальных блоков. В пределе перегретое общество распадается вплоть до краха самых базовых структур, в том числе и семейных.
Управление перегретым обществом затрудняется по мере роста социальной температуры, поэтому в социуме, как в любой равновесной системе, возникают возвращающие силы (известный всем принцип Ле Шательё). Для принудительного снижения социальной температуры востребуется тот или иной вид авторитарной модели управления. В случае острого системного кризиса, грозящего перейти в катастрофу и распад социума, авторитарная модель управления превращается в диктатуру.
Капитализм, будучи исходно неравновесной системой, в которой действует принципиально неразрешимое противоречие, связанное с кредитным характером экономики, всегда заканчивает цикл своего существования долговым кризисом. По Марксу, в рыночной экономике, основанной на принципе «деньги-товар-деньги» норма прибыли всегда стремится к себестоимости товара. Как только норма прибыли падает ниже ссудного процента, возникает долговой кризис. Будучи неразрешимым по своему характеру, рано или поздно он приводит к краху модели развития. Поэтому диктатура (в случае с капитализмом это всегда диктатура фашизоидного типа) всегда является конечным пунктом эволюции капиталистической системы.
Капитализм знает только один выход из ситуации — войну. В случае мирового кризиса — мировую войну. Цель войны — перераспределение собственности и обнуление долгов. В качестве побочной цели используется уничтожение материальной базы (военным или иным путем) — по сути, «расчистка» строительной площадки под будущий экономический подъем.
Далее цикл повторяется. Динамические закономерности процесса позволяют утверждать, что с каждой новой итерацией период развития сокращается, уровень катастрофических событий возрастает. В конечном итоге рано или поздно, но цикличность капитализма сойдется в точку, наступит сингулярность. То, что Фукуяма называет «концом истории». Трудно сказать, будет ли этот конец таким, как его видит Фукуяма, но то, что бесконечно воспроизводить один и тот же кризис невозможно, сомнений не вызывает.
Частный вопрос, возникающий при рассмотрении этой общей проблемы — период жизни собственно фашистской диктатуры. Для нас это сегодня актуально, так как Россия вошла в период своей истории, когда режим Путина объективно трансформировался в довольно примитивную гангстерско-фашистскую диктатуру. Почему примитивную? Потому что российский капитализм вторичен по отношению к глобальному и является периферийным компрадорским. Проблема периферийного капитализма в том, что он раньше глобального входит в кризис, дольше выходит и с гораздо более тяжелыми последствиями, так как именно периферийный капитализм является тем, кого глобальные игроки будут перераспределять для решения своих проблем. Проще говоря — если мы останемся в рамках капиталистической модели, мы будем выходить из нынешней катастрофы дольше глобальных игроков, и заплатим за этот выход гораздо более тяжелую цену.
СССР показал, что из этого неизбежного сюжета можно выйти, если выйти из самой капиталистической системы. Тогда возникает своя собственная модель со своими отличными от капиталистической противоречиями, но теперь уже вы являетесь субъектом действия, и вы имеете возможность управлять процессами и проектами в рамках принципиально иной модели развития. Это дорого, тяжело и главное — нет никаких гарантий на успех. СССР, как мы знаем, не справился. Но это говорит лишь о качестве управления, но не о самом подходе. В любом случае из периферийного фашизма (а Февраль 17 года в случае успеха неизбежно мигрировал бы в эту сторону, как мигрировал германский и итальянский фашизмы, ставшие по итогам Первой мировой войны периферией капитализма) есть непрямой выход — через создание некапиталистической системы. Это не обязательно может быть советский социализм, ключевым признаком не-капитализма становится отказ от такой базовой функции денег, как товар. Любая система, где деньги не являются товаром, становится не-капиталистической.
Однако пока (прямо сегодня) мы существуем в условиях фашизоидной гангстерской диктатуры, и любые разговоры о неком ином будущем возможны только после ее краха. Пока этот крах не состоялся, все эти разговоры носят сугубо умозрительный характер.
Фашистская диктатура способна лишь к двум функциям, как я писал выше — внутренний террор и внешняя агрессия. Это объективный функционал, так как только таким образом диктатура может снизить социальную температуру общества в условиях краха модели развития. Снижение социальной температуры требуется для того, чтобы диктатура имела возможность хоть какого-то управления. При этом нужно понимать, что качество управления деградирует в условиях диктатуры всегда. Вопрос лишь, с какой скоростью. В нашем случае чисто эмпирически можно утверждать, что скорость распада управления крайне высока.
Соответственно, диктатура стремится в идеале достичь состояния максимально переохлажденного общества с тем, чтобы иметь запас устойчивости управления при динамично снижающемся его качестве. Переохлаждается общество через сброс социальной энтропии за пределы системы. Либо конструируется образ внутреннего врага, который выделяется из социума, и весь накопленный обществом негатив (инферно) сбрасывается на этого врага, который далее подлежит истреблению вплоть до физического. Либо создается образ внешнего врага, и тогда выходом является внешняя агрессия.
Мы уже прошли один цикл: вначале был создан образ внутреннего врага, против которого был развязан террор. Таковым врагом были названы некие абстрактные либералы, которые в итоге были разгромлены, брошены в тюрьмы, выброшены из страны и даже частично убиты. Дальнейший внутренний террор для режима стал опасен переходом к системному истреблению уже правящей касты. Поэтому внутренний террор был принудительно переключен на внешнюю агрессию, и сегодня мы видим кульминацию этого процесса.
Проблема в том, что периферийный фашизм слаб. Он в принципе неспособен побеждать (и, к примеру, все внешнеполитические победы Путина в реальности нигде не зафиксированы и никем не признаны). Более того — даже военные победы не могут быть конвертированы в механизм, способствующий разрешению противоречия, которое и стало причиной военной агрессии. По сути, единственная якобы бесспорная военная победа Путина над Ичкерией привела лишь к созданию неустойчивой диктатуры меньшинства в Чечне, которая способна удерживать власть только при Путине. В любом другом варианте ее устойчивость немедленно будет оспорена.
В общем, фашистская диктатура Путина принципиально неспособна победить в любом внешнем вооруженном столкновении, она способна лишь заморозить этот конфликт до состояния «мины» для будущих поколений политиков. Не исключено, что нынешняя «спец-операция» также закончится очередным невразумительным перемирием по типу Минских соглашений, которое рано или поздно, но будет нарушено. Правда, есть и вариант, когда режим потерпит прямое военное поражение, так как сейчас сложились крайне неблагоприятные условия противостояния целой коалиции, ресурсно превосходящей путинскую Россию даже не кратно, а на порядок или выше.
Рассматривать вариант военного поражения я пока не буду — это крайне вероятное, но пока еще гипотетическое развитие ситуации. Однако что произойдет, если спец-операция завершится как и всегда — ничем? Победить она не может, она может только на время застыть в неопределенном неустойчивом и неравновесном состоянии.
Задача охлаждения социума остается. Поэтому после «спец-операции» нас неизбежно ожидает новая волна внутреннего террора и насилия, которая в этот раз неизбежно затронет уже правящую касту. Просто потому, что общество уже раздроблено, деструктурировно и единственным системным игроком остается только правящий слой и его обслуга. Террор может иметь смысл только в том случае, если он будет затрагивать структурированного противника, поэтому российская «элита» уже чувствует, что резня не за горами и начинает попросту бежать из страны. Первыми побежали артисты в силу того, что иррациональные чувства у них развиты профессионально, и они ощущают на интуитивном уровне: следующий этап террора пойдет в том числе и по ним.
Никакой раскачки не будет. «Спец-операция» перейдет во внутреннюю резню практически без перерыва, а скорее всего, конечная фаза одного процесса совпадет с начальной фазой другого.
Однако и террор долго продлить не удастся, так как он очень быстро начнет распространяться по всей российской знати. Поэтому новая внешняя агрессия не заставит себя ждать. И кого именно в этот раз будут «денацифицировать», роли не играет. Найдут.
Есть, конечно, и неопределенность. Она связана с результатами «не-войны» с Украиной. В случае, если результатом станет очевидное и неприкрытое военное поражение режима (повторюсь — это достаточно вероятное развитие событий, но окончательно станет понятно что и как, не ранее конца лета), в общем, тогда вместо террора в России может вспыхнуть гражданская война между разными элитными группами. Конфигурация такой войны может быть достаточно разной, но оформление конфликта произойдет в очень короткое время.
Что будет происходить дальше, я не берусь судить, так как дальше начинаются слишком большие разбросы в вероятностных оценках. Просто нет смысла гадать, скажем так. Однако то, что за «спец-операцией» мы немедленно войдем в какой-то новый проектный кризис, сомневаться не приходится ни разу.